Эротическая миниатюрка
(на тему стааааарых страааашных замков)В свое время хотела предложить ее на конкурс эротических миниатюр, но как-то постеснялась
Тайна старого замка
«Мертвые тоже хотят жить» Трудно уснуть, когда вокруг столько картин. Особенно, после того, как Энтони, мой двоюродный брат, принес в колледж настоящей, голландской. Наша-то, все больше в рост – только пеньку из нее делать. А тут – совсем другое дело, чудеса так и мерещатся. В каждом уголке. Брр… В этой комнате углов, похоже, хватает… Но что поделаешь, если дядюшка выделил мне только ее.
Женщины – странно, почему только одни женские портреты. И ни одного мужчины. Говорят – это все мои предки – бабушки, прабабушки, двоюродные, троюродные. Девять ярусов в склепе, вглубь земли – как шутит Энтони. Не похожи они на бабушек – молодые, улыбающиеся лица. Высокие прически, холеные белые шеи, в россыпях драгоценных каменьев. Тонкие пальцы, не знавшие работы. И взгляд – свысока.
Не женщины – богини.
Говорят, их рисовал художник, который был прокаженным. Его из милости приютила семья прадеда, и он всю жизнь, абсолютно бесплатно, писал портреты бесчисленной родни. Как только не побоялись? За свою жизнь он так и не узнал женщины, наверно поэтому дамы на его полотнах выглядят настолько живыми. Чувственность, которая не могла найти выхода, воплотилась на холсте. И еще, как сказал шепотом Энтони, он добавлял в краску собственное семя. В свои 16 - мой брат слишком испорченный юноша, я так считаю. А он смеется надо мной – девственник, девственник! Думается отчего-то, что в 15 лет быть девственником – не стыдно.
Хотя, Энтони говорит, что тоже ночевал здесь. Вроде живой до сих пор. Значит и мне ничего не грозит.
С трудом умещаюсь на раскладушке, в нише, между двумя колоннами. Неужели в огромном дядином замке не нашлось комнаты лучше?
Задернуть шторы – плохо. Могильный мрак, в котором белым гипсом выделяются нарисованные лица и руки. Кругом – одни лица и руки.
Раскрыть – в окно бьет серп луны. Говорят, серпом можно отрезать голову, если постараться. Как Юдифь Олоферну. Луна – то светило, которое дарит жизнь, как говорил учитель философии. Теперь она дарит жизнь портретам. Те, которые волей случая оказались на ее пути, сверкают белками глаз, как нервные, породистые кобылицы. Те, что в тени – прячутся, подкрадываются.
Чего я боюсь? Картины же не живые. Мертвые.
Хищно улыбающиеся, не сводящие с меня взгляд.
Закрываю глаза. Лунные блики скользят по комнате, кажется, можно почувствовать этот холодный свет на щеке. Прикосновение… и еще одно… матовый отсвет сквозь полуприкрытые ресницы. Луна ли это?
Вскакиваю, точнее пытаюсь это сделать – безуспешно. Я – в трансе, лишь глаза позволено приоткрыть. Первое, что вижу – бледная, как мрамор, и столь же тяжелая нога, перекинута через мой живот. Ее обладательница склоняется надо мной, зубы ее сверкают ярко, как жемчужная нитка в ложбинке груди. Волосы, густые и блестящие, спадают вниз, щекочут мне грудь. Страшно, но приятно. Тонкий аромат благовоний, такой пьянящий… Гостья, с мучительным стоном разрывает тугой корсет, стиснутая, плененная плоть освобождается. Я зажмуриваю глаза. На мгновение после того, как увидел великолепие того, что сверстницы так долго скрывали от меня. Как же это… непередаваемо… Восхитительнее, чем любые картинки в журналах. Невыносимое желание распрямляет тугой росток страсти. Я больше не властен над собственным телом….
Вижу только, как за ее спиной другие дамы, приподняв пышные юбки, вылезают из портретов. Высоко задираются их ножки в кружевных чулочках – прямо как школьницы, перелезающие через изгородь. А кроме чулочков под кринолинами – ничего.
Как пульсирует кровь…
Прапрабабушка слово читает мысли.
- В тебе течет наша кровь. Мы пришли забрать ее обратно! Проводит ногтем по шее – острый, словно серп луны. Запросто голову отрежет.
- Только эта ночь… Ты знаешь, как много значит кровь? Кровь нашего рода?
Губы ее обнимают то место, где так беззащитно трепещет жилка. Мне становится еще более приятно.
- Это будет не больно… - шепчет она.
Неуловимый взмах рукой – словно росчерк пера – и голова моя, взаправду, отделяется от тела. Одна из прабабушек поднимает ее за волосы. Кровь, я ее не вижу, но чувствую, как она капает вниз. Прабабушка подставляет кувшин. Потом она ставит меня в огромное блюдо, разукрашенное фруктами. Еще более старинное, чем она сама. Целует меня в губы, закрывая обзор огромным бюстом. А за ней – умудряюсь взглянуть, скосив глаза – женщины уже обступили тело с возбужденным отростком. Кувшин летает над высокими, старинными бокалами, щедро льется красная жидкость. Дамы подходят по очереди, пьют, держа двумя пальчиками за тонкую ножку. Их губы становятся алыми, а глаза – живыми.
- Кровь – не водица, ей не напиться… - слышится вздох.
Правильно говорил Энтони – мне голова мешает. Поэтому я девственник. Как изящно разрешили мудрые прародительницы эту проблему.
Тугие корсеты летят наземь, …. Пышные юбки соскальзывают с тонких ног… Я все вижу… я все чувствую…. Подглядываю сам за собой…. Как это сладко…
Утром – смотрюсь в зеркало. Улыбочка – прямо как на портретах, жемчужная, семейная… Вот я и стал взрослым. Только с этого дня, подобно брату, придется застегивать воротничок на верхнюю пуговицу. Ничего, привыкну.
Энтони, заехавший за мной на машине, подмигивает мне как сообщнику. Ну, я, в общем-то, понимаю его.