Глава 3
Меня разбудил шум. Голоса. Крики. Кажется, это ругаются. Я попытался продрать глаза. Получилось не очень, зато я понял, что возвращаюсь-таки к реальности. Усилием воли я перевернулся на живот и разомкнул левое веко. На обочине дороги, не далеко от которой мы обосновались, стоял спортивный автомобиль густо-чёрного цвета, а рядом что-то кричали друг другу и размахивали руками двое. Парень и девушка. Я вновь откинулся на спину. Всё-таки я вчера перебрал, хотя посидели, конечно, хорошо! Душевно! Мой мозг напрочь отказывался участвовать в обсуждении любовных проблем, навязавшейся на мою голову парочки. Однако, сквозь гуляющие по организму симптомы похмельного синдрома, мои уши всё же улавливали отдельные реплики, из которых любая ныне модная писательница, я думаю, смогла бы состряпать вполне достойный её таланта опус. Общая картина была такова: "Ты-меня-не-любишь-а-я-ради-тебя..., а-тебе-такому-сякому-только-одно-и-надо..., почему-я-не-послушала-маму..., лучше-бы-я-осталась-с-тем-очкастым-уродом-чем-с-тобой". С другой стороны - "Да-что-ты-мать! Да-я-тебя... Да-мы-с-тобой... Да-чтоб-мне... КОНКРЕТНО!!!" Наконец я дождался того момента, когда они сперва замолкли, шумно засопев друг на друга, затем хлопнули каждый своей дверцей и, наконец, кто-то из них догадался включить двигатель и нажать на педаль газа. О, благодатная Тишина! Песнь воспеваю тебе... Правда Песнь я воспевал недолго, так как снова послышался шум двигателя, а затем и визг тормозов. "Неужели снова?!..." Я продолжал лежать с закрытыми глазами и слушать. Шаги. Звук брошенных на землю пакетов. - Не оклемался ещё? - голос Жана прозвучал для меня как победный гимн. - Я за продуктами смотался - нам ведь ещё одну ночь здесь ночевать. А на счёт денег не волнуйся - всё входит в стоимость. Ты уже всё оплатил. - А ещё-то ночь зачем? - спросил я, не открывая глаз, хотя понимал, что серьёзную информацию воспринимать смогу вряд ли. Но Жан всё же ответил: - Не готов ты ещё. Понимаешь? Это я понял. Жан продолжал ходить и что-то делать, а я попытался снова уснуть. Наверное, у меня это получилось, так как, когда я снова открыл глаза, солнце было достаточно высоко, а весь наш лагерь приведён в порядок. "Надо было помочь... А, пусть! - подумал я. - В конце концов, я ведь уже всё оплатил..." Мысль, конечно, нехорошая и достойная всяческого осуждения, но... ТЯЖКО МНЕ БЫЛО!!! Похмелье всё же, и всё такое... Оказалось, что Жан не только прибрался, но и успел вскипятить, на разведённом вновь костре, чайник. Теперь он разливал его содержимое по кружкам, щедро насыпая в одну из них какие-то травы, а вторую лишь сдобрив. - На! Тебе это сейчас нужно, - ирландец протянул мне "щедрую" и, улыбнувшись, подмигнул. - Будешь как новенький! Не сразу, конечно, но минут через 30-40 - вполне. Я взял из его рук предлагаемый напиток и осторожно понюхал. Пахло вином и травами. Я собственно ничего другого не ожидал, но опасался чего-то аптечного и противно-лекарственного. На самом деле запах был приятный и в чём-то даже благородный. Я рискнул попробовать и не прогадал. Вкус был ничуть не хуже - приятно-травянистый, сладкий, с нежной оригинальной горчинкой. Вообщем, долопал я это дело в один присест и захотел было ещё, но мой ирландец, очевидно, почувствовав мои мысли, забрал кружку и зацокал языком: - Этого хватит. Если много, то будет плохо. Норма! - и засмеялся своим открытым дружелюбным смехом. Ну и ладно. Мне почему-то снова захотелось спать, и я не восприминул воспользоваться такой возможностью.
* * *
Когда я проснулся в очередной раз, солнце сдвинулось не намного и, судя по всему, проспал я совсем не долго. Рядом со мной сидел мальчишка лет двенадцати и рисовал палкой на песке. Я смотрел на него, и что-то непонятное шевелилось в моей душе - будто знал я его когда-то. Только давно. Слишком давно! Нет, реальностью я понимал, что вижу его впервые, но какой-то другой, непостижимой ещё мне реальностью, знал, именно знал - было, и до сих пор существует, что-то... связавшее нас однажды. Однажды и навсегда! Будто и я был тогда такой же, как он, а он, почти такой, как я. И было ещё что-то огромное, тёплое и незыблемое. Настолько незыблемое, что и рухнув в один миг, устояло, и продолжало быть, и есть, и будет… Нет! Раньше меня так с похмелья не колбасило. Климат, наверное, и всё такое. Я помотал головой, отгоняя навязчивое состояние, и привстал. Заметив моё пробуждение, парнишка вскочил, быстро затёр босой ногой свои художества и радостно выпалил: - Вы что, уже проснулись? А Жан к реке ушёл! Пойдёмте я Вас провожу. Не хотите? Ну да сами найдёте - тут недалеко! Я бы Вас проводил, но раз уж Вы настаиваете, - его глаза хитро заискрились, - то идите сами, так уж и быть. Тут рядышком совсем, через пролесок тот только пройти - мальчишка махнул худенькой ручонкой в сторону ближайших деревьев - и река уже. Ну ладно я побежал. Вы только скажите Жану, что я всё в точности исполнил, как он велел. Ладно? При этих словах парнишка скорчил болезненную гримасу, многозначительно почесал свой худосочный зад, затем подтянул штаны и, радостно сверкая пятками, побежал к дороге и дальше по ней, выкрикивая на бегу: - Ещё увидимся... Удачи! Я сообразить ничего не успел, а пыль от маленьких ступней уже начала укладываться в свою колыбель, укрывая вместе с собой это причудливое и непонятное видение. Я откинулся на песок и вновь прикрыл глаза. Шум ветра и перекличка лесных пичуг убаюкивали и несли меня по каким-то неведомым волнам воображенья и собственной моей памяти.
* * *
Проснувшись в очередной раз, я всё же поднялся, покряхтев для приличия, и решил-таки пойти в указанном мальчишкой направлении. Следов похмелья я не ощущал, то ли благодаря чудодейственному напитку, то ли моему очень уж продолжительному сну. Скорее и то, и другое. В любом случае уже через несколько метров я шёл бодро и довольно весело. Деревья, на которые указал парнишка, действительно оказались довольно узким пролеском, пройдя через который, я ступил на девственно чистый песок, окаймлявший неспешную сельскую речушку. Лес за ней, рыбачьи снасти и спина моего ирландского провожатого на этой стороне, гармонично дополняли идеальный похмельный пейзаж. - Проснулся что ли? - не оборачиваясь, спросил Жан. - Ну, что-то типа... - протянул я. - Тогда бери ещё одну удочку, - сам он сидел с двумя, - и присоединяйся - уха сегодня по плану. Я нашёл на берегу третье удилище со всем к нему причитающимся, нацепил на крючок наживку и, закинув, уселся рядом. Река плыла тихо и неспешно. Мы молчали. А о чём собственно было говорить? Ну, сидим. Ну, удим. Вода, правда, мутная. Ну, река же - что с неё взять? Нечего. Я тупо на неё и пялился. До того тупо, что вновь засыпать стал - не смотри, что продрых, считай, что половину дня. Видно я впрямь задремал…
* * *
- Ребята, а ребята! - Я встрепенулся и увидел средних размеров лодку, несомую вниз по течению в свободном плавании. В лодке сидел средних лет мужичок с проседью в курчавых волосах. Среднего роста и телосложения, средней и вообщем-то даже "никакой" внешности, и даже серовато-землистый оттенок кожи делал его ещё более средним. Такой человек мог быть любой национальности, социального положения, общественного статуса. Он мог бы быть и испанцем, и ирландцем, и французом, даже из Новой Гвинеи или Бразилии, в конце концов, он мог быть русским или даже американцем! Хотя нет. Вот это уже перебор! - Как клюёт? - спросил этот "интернационалец", взявшись, наконец, за вёсла и, активно подгребая к берегу, распугивая попутно нам всю рыбу. - До тебя клевала, - пробурчал я себе под нос. Незванец добродушно рассмеялся и начал подгребать к берегу. Не доходя, он выпрыгнул прямо в воду, распугав при этом остатки рыбы, и пошёл к нам, подтягивая за собой лодку. - Теперь уже точно не клюёт, - я вытащил удочку из воды и начал демонстративно её сматывать. - Да ладно! - усмехнулся незнакомец, - наловим! Я-то знаю как с ней обращаться. Ко мне что рыба, что девки – все косяками плывут. Я посмотрел на Жана. Он продолжал молча удить рыбу, будто не касалось его происходящее. Мужик тем временем достал из лодки какой-то современный навороченный спиннинг, нацепил сверкающую блесну и, раскрутив, закинул далеко в воду. Усевшись рядом со мной, он продолжил: - Рыба, она что баба - любит подороже, да поярче. Не важно, что съесть нельзя, главное, чтобы блестело, да сверкало. У меня вот тоже... Меня кстати Грегом зовут. Ну, так вот, баба у меня была. Любил я её - страсть сказать как, а она нет, и всё тут! Я и так перед ней и эдак - ни в какую! Так с другим и ушла. Да небогатый он вроде, ничего такого, а вот, поди ж ты! Потом я только смекнул - крутил он ей, что удочкой этой. Что ни скажет, то она и делает. Тут-то я и понял! Самому ими, бабами то есть, крутить надо, не то сбегут они, да и весь разговор. Он замолчал и глянул на свой поплавок. -Вона, смотри! Я же говорил...! Он дёрнул спиннинг и начал быстро наматывать леску на катушку, подводя рыбу поближе к берегу. Через минуту на песке билась здоровенная щука. Грег закинул спиннинг в лодку, бросил туда же рыбу и полез следом со словами: - Вот так ловить их надо. Забравшись в лодку, он подмигнул мне многозначительно и взялся за вёсла. Уже отойдя на приличное расстояние, Грег крикнул через плечо: - А баб у меня теперь тоже - хоть отбавляй. Девать некуда! - и он захохотал противным, отрывистым смехом.
* * *
Мы всё же поймали несколько больших рыбин и, собрав всё, пошли к нашему лагерю. Ирландец всё больше молчал, а если я и заговаривал с ним, то он большей частью старался отвечать односложно, либо вообще кивком головы, да неопределённым движением плеч. В конце концов я решил не приставать к нему. Ну не в настроении человек! Что тут поделаешь? Может и ему наша вчерашняя пьянка отзывается. Я-то хоть проспался, как следует, а он вскочил ни свет, ни заря, да и обхаживает меня. Деньги, понимаешь... Не всё за деньги меряется! Да разве объяснишь им - "буржуям проклятым"? Мы вновь развели потухший уже костёр, и мой проводник начал возиться с ужином. Именно с ужином, так как солнце уже начало садиться за горизонт. Стемнело довольно быстро, и когда запахло вкусно и сладостно, а в животе призывно заурчало, было уже совсем темно, и звёзды вновь освещали нашу поляну. Я уже не обращал внимания на молчаливость и отстранённость Жана. Ему видней как вести себя - не в первый ведь раз он проводит. А может мне сейчас надо думать о чём-то? О чём-то вечном например. О любви, о жизни, и вообще...
* * *
- Не помешаю, добрые люди? Я чуть не подпрыгнул. - Да нет, - ответил я, пытаясь придать голосу бодрость и чувствуя в нём лишь неопределённость и испуг. - Вот и хорошо. Вот и ладно! - старик в какой-то хламиде неопределённо - серого цвета скинул с глаз капюшон и приблизился к огню. Жан упорно продолжал молчать и возился с котелком, вынуждая меня самого разруливать ситуацию. - Может, и присесть к огоньку позволите? - пробормотал он, садясь на корягу, предназначенную для ирландца. - Вот спасибо! Вот услужили, так услужили! А уху мне не предлагайте - пост у меня. Травку только ем, да воду из ручейков пью. И только то, что сам добыл. Обет у меня такой. Грехи, вишь, замаливаю. А ты, - он пристально на меня посмотрел, - не перечь мне, да слушай, что говорю. И, как у вас там говорят - на ус мотай! Так что ли, Жан? Проводник часто-часто закивал, а потом зыркнул на меня, что, мол, слушай, для тебя это сейчас важно - смерть как! - Ну и вот. Ну и ладно! - старик протянул ладони к огню. - Зябко у вас тут, холодно! Любви-то настоящей почитай совсем не осталось. Так и совсем замёрзнуть можете - в камни превратиться! Смотри вон! - Незнакомец ткнул невесть откуда взявшимся посохом в сторону костра. - Мотылёк, бабочка лесная, одноночка бестолковая, а и та к огню, к любви стремится. Конечно, жизнь-то у неё короткая, не чета вашей, вот и торопиться. Любовь-то она всем нужна. Все её ищут. Вы вот только одни Люди - Нелюди бестолковые, беспечные в упрямстве, да невежестве своём. Всё вам власть, да денег поболее! А вот она. Смотри-ка на неё! Да нет, ты смотри! - Он ткнул меня локтём в бок, а посохом вновь указал на огонь. - Красивая ночная бабочка, порхавшая до сих пор вокруг костра, в один миг будто подобралась вся, зависла на мгновение на месте и ринулась в самое пламя, в само сердце, в самую душу Огня! Лишь сверкающие искорки догорающего праха взмыли к небу и рассыпались вокруг среди неброских, но трепетных полевых цветов. Старик молчал. Звёзды мерцали. Птицы... Птицы замолкли на минуту… и вновь разлились своим пением. Только теперь тихим и печальным. С редкими пересвистами и нежными переливчатыми трелями. - Она погибла, - тихим голосом сказал незнакомец. - Но она сгорела в пламени ЛЮБВИ! Любви своей к огню, и огня к ней. И эта вспышка лишь на мгновение озарила мир. Одно мгновение, но ВЕСЬ мир! И небеса возрадовались, и воспели их любовь. Она погибла, но прах её, освещённый семенем любви, разлетелся вокруг. Здесь вырастут цветы. Много разных красивых цветов. Их будут дарить друг другу влюблённые! Здесь будут признаваться в любви! И свет вспышки маленькой, никому не нужной бабочки будет дарить любовь и радость. Разве это так мало - принести себя в жертву любви? Разве это так много - любить? ...
Глава 3. Окончание.
Голова гудела и готова была взорваться. Во рту было то, что называется "кошки ночевали". Меня конечно уже не мутило, как в молодости, но противно было до безобразия. Руки не слушались, веки упорно не хотели разлипаться, и я готов был уже вновь провалиться в умиротворяющее забытьё, как голос моего неотступного провожатого прорезал звенящую тишину и изрёк не терпящим тоном: - Собирайся! Учитель уже ждёт. Я пытался подняться, но смог лишь привстать, опираясь на руки. - Жан! Почему мне так плохо? Мы же вчера совсем не пили. - У вас, русских, может быть это и называется: "совсем не пили", но так или иначе мы прикончили целый бурдюк превосходного Испанского вина. Я помотал головой и понял, что я абсолютно ничего не понимаю. - На вот, выпей, - проговорил Жан более миролюбивым тоном, протягивая мне кружку с каким-то пойлом, - тебе сразу станет легче. Затем собирайся и поедем. Я буду ждать у машины. Мой взгляд буквально сканировал мутно-зелёное пойло, а воспоминания "прошлого дня" накатили рвотными позывами и необъяснимым желанием выпить всё же эту мутную жижу. От безысходности я это и сделал. Вопреки ожиданиям меня не вывернуло, а наоборот нутро стало успокаиваться и благодатно потеплело. Я помотал головой и огляделся. От нашего лагеря не осталось и следа. Видно, ирландец до последнего берёг мой сон и сам все сложил и убрал в машину. Голова прояснилась, и я понял, что могу не только трезво мыслить, а даже вполне самостоятельно дойду до машины, что и не преминул сделать. - Ну что, оклемался? - Жан был само сочувствие. - Да. Немного. - Ну, тогда поехали. По дороге всё разъясню. Вскоре мы уже вновь тряслись по бескрайним «захолустьям» Испанской провинции. Меня тянуло в сон, а Жан вёл машину спокойно и непринуждённо, то и дело поглядывая на меня. Устав бороться с дремотой и обещанием ирландца всё объяснить, я, наконец, повернулся к нему и сказал: - Ну? Обещал - рассказывай, раз уж у вас тут "ритуал" такой. Он рассмеялся, открыто и почти совсем по-русски "от души"! - Хорошо, хорошо! Но ответь мне сначала, сколько мы провели здесь времени? - Почти двое суток, - удивился я. - Иногда бывает дольше... - многозначительно прокомментировал Жан. - На самом деле мы приехали вчера, попили вина, лёгкого вина, и ты сразу отключился. Я почувствовал, когда Путь начал вести тебя. Ты очень легко ему поддался. Видно ждал этого уже давно. - ?!! - Да, да, именно ждал, хоть, может быть, и сам ещё не понимал этого. Ты прошёл стандартно. Часа через два уже просто спал. Все твои встречи, приключения, события с момента нашего ужина произошли именно в эти два часа. Отсчёт можешь начать со своего стихотворения. Дочитав его, ты почти сразу отключился. Иногда "идущим" кажется, что проходят месяцы, но это очень редко. Обычно несколько дней. В реальности же всегда проходит от двух до пяти часов. У Пути нет времени. Кстати твоё слишком тяжкое похмелье - тоже лишь следствие знакомства с тобой Пути. Зато теперь ты готов... Я тупо переваривал информацию. Хотя почему-то меня всё это мало удивило. - Через пять минут будем на месте. Только... - помялся Жан, - ничему там не удивляйся. Хорошо? - А что там будет? - заинтересовался я - Там? Там будет всё...
Глава 4.
Обшарпанная, некрашеная дверь с бронзовой ручкой. Запах сена, навоза, пыли, солярки и чёрт знает чего ещё. Даже звук проезжающих изредка машин дополнял эту странную, но всё же гармоничную, картину. А я всё стоял и стоял около этой двери, так и не решаясь открыть её. Жан не торопил. Но я стоял так долго, что даже он, в конце концов не выдержал, тронул меня за плечо и тихо произнёс: - Пора. Я распахнул дверь. Внутри был немного затхлый, но какой-то свой, необъяснимый аромат. Здесь пахло старым сыром и молодым вином, домашней свиной колбасой и прогорклым салом, а ещё потом, куриными перьями, морским ветром, солёными огурцами, оливками, постным маслом и Бог знает чем ещё. Здесь было всё! Здесь были все! Морские пираты сидели за одним столом с древнеримскими патрициями, а древнегреческие философы – с атлетами. Средневековые инквизиторы в другом углу соседствовали с современного вида испанцами и, также как они, пили вино и ели жареную рыбу. Лишь в самом отдалённом углу одиноко потягивал что–то из своего бокала маленький неприметный человечек. Ни что не выделяло его. Ни седые растрёпанные волосы, ни бордово-красный цвет лица, ни набухшие тёмно-синие прожилки на сморщенных усталых руках. Слишком уж сложно в этом заведении выделяться. - Нам туда, – Жан указал именно на этого человечка. – Пойдём! Мы пошли. Никто так и не обратил на нас внимания. Более того, мне показалось, что и Жан, кроме нас со стариком, никого не видит. Сам же старик, похоже, нас заметил. Когда мы почти вплотную приблизились к столику, он показал рукой на свободные стулья, не глядя на нас и продолжая смотреть куда-то вдаль и немного вправо. Повинуясь знаку моего проводника, я сел на ближайший стул и притих. Сам он сделал примерно тоже, лишь пристально уставясь при этом в глаза старика и шепнув мне на ухо: - Это учитель! Мы молчали. Я не знаю сколько вообще прошло времени. И если я приехал сюда затем, чтобы смотреть на то, как глазеет в одну точку испанский старый хрыч, то это очень и очень глупая шутка. И не стоила она того, чтобы обставлять её такой таинственностью! Мне показалось, что Жан прочёл мои мысли, так как он вдруг глянул на меня, и во взгляде его было сплошное неодобрение. Я смутился и опустил взгляд. В полном молчании мы просидели ещё какое-то время. Наконец старик посмотрел на меня и, бросив взгляд в сторону стойки, слегка приподнял указательный палец правой руки. Тотчас же возле нас появилась молоденькая миловидная девушка с подносом и застиранной серой тряпкой на левой руке. - Вина и пиво, – бросил старик. Девушка удалилась и, спустя минуту, появилась вновь с двумя кружками на подносе. Обычную, стеклянную с пивом она поставила перед Жаном, а коричневая глиняная кружка с тёмным красным вином предназначалась мне. Расставив всё, красавица удалилась. «Вино – так вино!» - подумал я и протянул руку к своей кружке-бокалу. Рука с тёмно-синими прожилками легла на мою. - Не торопись, сынок, – пробормотал старик, продолжая глядеть куда то вдаль. Я посмотрел на него. Не отрывая своего взгляда от чего-то ведомого лишь ему, учитель продолжил: - Не торопись. Обдумай всё сперва. - Что обдумать? Ответом мне была очередная порция молчания. - Зачем ты здесь, знаешь? - Пройти путь. Жан говорит, что я давно уже ждал этого. - Жан… - протянул старик, - Жан умница, балбес только. Ирландец смутился и уставился в своё пиво. Учитель продолжал: - Путь есть у каждого. На всех один, но у каждого свой. Не все понимают этого, и уж совсем мало кто сознательно ступает по нему. Путь -¬ это боль. Твой путь - это твоя боль, малыш. У тебя есть боль? Я замялся. Какая боль? Что есть Боль? - Боль – это потеря или предательство, а может что-то ещё… Предательство не только по отношению к тебе, но и совершённое тобой… Ты хочешь познать свою боль? Всё смешалось и закрутилось в моей голове. Какие-то давно забытые события и приятные воспоминания, лица, голоса, разговоры, плеск волн.… А из самой глубины моей, поросшей мхом, души тоненькой струйкой вилась и просилась на волю одна мысль – Я ХОЧУ ПОЗНАТЬ СВОЮ БОЛЬ! - Да, – выдавил я севшим, сиплым голосом. - Не торопись, малыш, не торопись. – Старик достал глиняную трубку, не спеша, набил её табаком и прикурил от обычных спичек. Обычных спичек нашей Балабановской фабрики. «Ну-ну, давай-давай» - вспомнился мне бородатый анекдот, но удивляться я уже ничему не удивлялся. - Понимаешь, малыш, Путь, как я уже сказал, один. Но путей – много. Всегда есть выбор. Почти всегда. – Я слушал. – До тех пор, пока ты не встанешь на путь познания – выбор у тебя будет. Но потом… обратной дороги не будет, малыш. Нет, конечно, никто и ничего не запрещает. Но ты сам, понимаешь, САМ не сможешь, да и не захочешь, больше жить простой обывательской жизнью! Ты снова и снова будешь окунаться в своё прошлое, пока не вспомнишь всё. Пока не выпьешь всю свою боль до дна. Без остатка. Учитель вновь раскурил, потухшую было, трубку. Жан потягивал уже вторую кружку пива. А мой бокал так и стоял не тронутым. Я потянулся к нему, но голос странного старика вновь остановил меня. - Сейчас ты можешь встать и уйти. Жан проводит тебя обратно. Конечно, ты забудешь всё, что здесь происходило. Но, согласись, это очень малая плата за спокойную, размеренную жизнь. – Он запыхал трубкой. – А можешь выпить свой бокал. До дна… Почему-то мне врезалось именно это «до дна». Возвращаться назад? Зачем? Что такого интересного ждёт меня дома? Или тоже купить участок и стать фермером - отшельником? Я снова потянулся к бокалу. На этот раз учитель меня не останавливал. Вино. Не крепкое, в меру сладкое, в меру терпкое, хорошее красное вино. Я выпил. До дна! БОЛЬ! МОЯ БОЛЬ!!!
Отступление 3
Ноябрь. Поздняя осень. На асфальте унылое покрывало из слякоти и снега. Мелкие крупинки падают на одежду, лицо, заставляя нос чесаться. Это немного раздражает, но, в общем, настроения не портит. Оно и так никакое. Грустно и одиноко. С Тошкой мы расстались около года назад. Не нужен я ему оказался. Наверное, так надо, так правильно… Не знаю. Только почему мне до сих пор так больно? Столько времени прошло, но это время почему-то оказалось плохим лекарем. Во всяком случае, для меня. Гуляя по центру Москвы, я оказался около Большого театра. Место в узких кругах известное. Да и я сюда в своё время тоже наведывался. Теперь мне было не до знакомств, причём давно уже, однако ноги привели меня именно на эту площадь. Несмотря на холод, я присел всё же на лавочку и закурил очередную сигарету, запивая её коктейлем из банки. Я сидел и вспоминал. И Тошку, и наши редкие встречи, и свою робость… Проклятая робость! Не знаю, что на меня находило, но перед ним я буквально ни слова не мог вымолвить. Не удивительно, что он меня бросил. Умный, начитанный, интересный собеседник и я – молчун - Ни-бе-ни-ме-ка! Ему было со мной элементарно скучно. Поэтому и я знал о нём очень мало. Знал, что то ли он не живёт дома, то ли его у него просто нет. Во всяком случае он всегда либо ночевал у знакомых, либо шёл в ночной клуб, благо был там один час бесплатного входа. Я допил коктейль, выбросил пустую банку и, закурив вновь, побрёл в сторону метро. На одной из лавочек расположилась небольшая компания, состоящая из людей, любящих попить водки на улице. Собственно этим они и занимались, оглядываясь и разливая в пластиковые стаканчики прямо из сумки. Среди них был Тошка! Он тоже заметил меня и подошёл. А я стоял в оцепенении. Только на этот раз это было вызвано другим. Не восхищение любимым сковывало меня теперь, а недоумение и оторопь. Тошка был весь какой-то… потрёпанный что ли! Нет, никакой грязи не было, но общий вид был уж больно затасканным… Мы поздоровались, перебросились парой фраз, вспомнили общих знакомых. - Я пойду, - сказал я, наконец, чувствуя неловкость и отчуждение. – Пора. Мы пожали друг другу руки, и Тошка будто невзначай вдруг проронил: - У меня СПИД. Я стоял, не зная, что ответить. Помочь ему ни я, ни кто-либо другой всё равно не сможет. Тошка махнул на прощание рукой и зашагал к своей компании. А я повернулся и пошёл к метро. Меня охватило чувство брезгливости. Нет, по поводу СПИДа я не комплексовал. Я знал пути передачи, и простое рукопожатие в этом плане меня ничуть не смущало. Но… Тошка – Тошка! Что же с тобой произошло? Как ты опустился! Почему? Даже СПИД - это, наверное, ещё не повод пить на улице с бомжами… Я посмотрел на свою правую руку и вытер её о куртку! Тщательно вытер!
Глава 4 - окончание
Я сидел в опустевшей таверне. Ни старика – учителя, ни Жана, ни прочих посетителей я уже не видел. Лишь одинокая официантка налила мне снова и пошла дальше, возиться у своей стойки. Каким-то образом я понимал теперь многие вещи – и то, что здесь было ВСЁ и ВСЕ: и старик, и Жан, и прочие обитатели этого странного заведения. И то, что я вижу только то, что мне надо видеть. И то, что я вступил на свой путь, туда, откуда нет возврата, но где есть маленькая дверца… Я понял СВОЮ БОЛЬ. Я понял СВОЙ ПУТЬ. Я понял всю закономерность всего, что было между мной и Тошкой. Точнее не саму закономерность, а её наличие, присутствие, что ли. Я знал, что путь только начинается, и мне лишь предстоит пройти по нему. Узнать и вспомнить всё, что было у нас в прошлом. В наших прошлых жизнях! Узнать то, что связало нас раз и навсегда. Узнать то, что заставляло меня искать его всю свою жизнь, а его убегать от меня. Я понял многое. Лишь на свою правую руку я смотрел с отвращением и брезгливостью. Но не потому, что её пожал опустившийся, но любимый мною человек. А потому, что тогда Я ЕЁ ВЫТЕР!!! Я поднял свой бокал, и выпил.
Коридор 1
Я стоял перед маленькой, дверцей, обшарпанной и невзрачной, ведущей… Она выцвела давным-давно, и вообще стала уж слишком неприметной. Раньше я её не замечал. Её никто и никогда не замечал. Её всегда не замечают… Шершавая на ощупь, она была тёплой и какой-то родной, что ли… Я толкнул её и вошёл. Впереди - коридор. Дверь тут же захлопнулась. Почему-то я знал, что она больше не откроется. А ещё я знал, что нипочём не захочу открывать её. Я никогда не захочу возвращаться туда, откуда пришёл. Не захочу вновь стать заштатным репортёришкой, всю жизнь вспоминающим Тошку и проклинающим себя за предательство! Я выбрал ПУТЬ! А ПУТЬ вёл меня! Вёл вперёд. Через мрак переходов, мимо стен, сложенных, то из камня, то из кирпича, то из дерева, а порою и из неведомого мне блёклого фосфоресцирующего материала. Это было удобно. Для него не требовалось ни факелов, ни свечей, ни электрических лампочек. Для остального всё это было. К тому же развешенное и расставленное в строго определённом порядке. Камням – факелы и свечи, кирпичу – лампочки… Я шёл по коридору. Меня не трогала даже фееричная фантасмагория всего этого зрелища. Будто все эпохи, времена и нравы сплавились в единый коридор. Просто так оно и было. Просто это были ЖИЗНИ – МОИ жизни! Прошлые и будущие, случайные и закономерные, случившиеся, и те, которым никогда не суждено быть. Я шёл. Потемневшая от времени, залапанная и засаленная дверь привлекла моё внимание. Я остановился. Протянул руку. Потрогал её. Провёл пальцами по дереву, металлическим скобам и замкам, по штурвалу, невесть каким образом прикреплённому к ней. Она не заперта. Я знал это так же точно, как и то, что СЕЙЧАС я не войду в неё. Позже. Чуть позже. - Я вернусь к тебе. Обязательно вернусь! – прошептал я и двинулся дальше. Коридор. Двери. Разные двери. Занавеска. Не дверь, а именно самая обычная холщовая занавесь, отделяющая это межмирье от жизни. МОЕЙ жизни! Я дотронулся до неё. Лишь самыми кончиками пальцев коснулся этой грубой и хрупкой материи… Нет! Не сейчас. Не знаю что, но меня вновь потянуло именно к той, со штурвалом, двери. И будто не было больше никаких дверей и коридоров, лишь два проёма междумирья влекут и тянут меня к себе… Я тронул штурвал, толкнул дверь, и вошёл…
|